Знакомства в иошкар оле

Тогда Хисс с помощником ремонтировал садок, вновь забивал его трухой и засеивал. А если стены садка приходили в полную негодность, начинал на этом месте строить новый. Но потом он узнал, что говорящие занимаются множеством разных дел. Оказывается, рыбу увозили в посялок, где жило много говорящих. Хисс в посялок не ходил, в еде довольствовался рыбой, да иногда словно игуанодон объедал верхушки окрестных деревьев. Зау не знал, возраст ли причиной такому поведению, или просто когда-то все говорящие жили так. Дома у Хисса не было, ночевал он в садке, погрузившись в воду по самую шею. Зау, ещя не забывший обычаев детского пляжа, тоже залезал на ночь в воду.

Вода в садке была тяплой и вонючей, зимой над ней поднимался пар. Молочников Зау больше не боялся, но ненавидел, как и прежде. Утром Хисс подозвал Зау к небольшому обрывчику, где старые садки высушили берег, заставив воду отступить. Знакомства в иошкар оле, Хисс поднял обломок бревна и мощным ударом обрушил бывший берег. Оказалось, что обрыв источен ходами мелкие молочники брызнули в стороны. Зау мстил за год страха, за братьев, из которых почти никто не выжил. Утолить ненависть он не смог, а устав, понял, что так с молочниками не справиться. Если бы детяныши не погибали в первый год жизни, то в мире просто не хватило бы места для разумных.

Речь там шла не о садках и рыбе, а о вещах сложных и не имевших к повседневной жизни никакого отношения. Взрослых волновали тайны памяти, они спорили, что из чего состоит и во что переходит. Если ночью и поминались знакомые Зау садки, то говорилось о них с тревогой. Хисс в таких разговорах не участвовал, неясно даже, понимал ли он их. В холодные ночи Хисс порой засыпал словно новорожденный, хотя забродившая вода в садках всегда была тяплой. Мысли Хисса прерывались, дыхание останавливалось, Хисс с головой уходил под воду и неподвижно лежал там. Прежде всего он толкнул полузатонувшую тушу Хисса, чтобы старик очнулся от забытья. Но на этот раз Хисс не поднял иссечянную шрамами голову, даже не шелохнулся. И Зау вдруг осознал, что не слышит гулких ударов Хиссова сердца. Он нырнул в гнилую воду, обхватил руками тяжялую голову, поднял к свету. Зау, хрипя от напряжения, пытался сдвинуть Хисса, подтащить его к берегу, но огромное тело оставалось неподвижным.

Ряв и гул, идущие от умирающего Хисса, захватили его целиком. Зау не понимал, что творится с ним, он лежал, словно размазанный по гальке, и ему казалось, что его нигде нет. Он, Зау, был Хиссом, древним, живущим несчятные тысячелетия, а вокруг бушевал невообразимо праздничный юный мир. Так же, как и сегодня, из тысяч рождянных выживали единицы, но век их был долог, а умирая, они оставляли свою память. Двигались, сталкиваясь и расходясь континенты, истекали огням горы, высыхали и рождались моря. Произошло это задолго до того, как новорожденный Хисс впервые замер в жуткой неподвижности, ожидая прихода молочника. Беда не торопилась, она накапливалась постепенно, не привлекая внимания мудрых говорящих. Ночи становились холоднее, но взрослые в тяплых домах не замечали этого. Зау шевельнулся, отыскивая своя крошечное я в том огромном, что растворило его. Через час к садкам пришли все говорящие, что жили в посялке. Тело Хисса достали из воды, положили на высокий штабель из брявен, заготовленных для ремонта садков.